Глазами женщины Карина Мукосеева Карина Мукосеева «Антонио Кардозу и другие»

Летом 1984 года в Москве я должна была встретиться с ангольским поэтом Антонио Кардозу и его переводчиком на русский язык Михаилом Курганцевым.
В кафе Дома литераторов была обычная толкучка. Под потолком стлался сизый дым сигарет. На пятнистых прокуренных стенах места живого не было от рисунков, росписей, стихов, философских изречений и желчных острот. Почти все столики заняты поэтами, писателями, драматургами, литературными критиками. У стойки страдальчески раскачивалась длинная фигура пьяного Евтушенко, который навзрыд жаловался двум-трем слушателям, как его обижают именно советские писатели. Это популярное место регулярно посещала «вся Москва». Тут часто мелькали известные лица. Мимо меня небрежно прошествовала стареющая красавица - актриса Малого театра Руфина Нифонтова в сопровождении поклонников. Появился художник Илья Глазунов вместе с известным в Москве архитектором. К стойке подошел Евгений Храмов – поэт, переводчик французских романов и шахматист (единственное такое уникальное сочетание на весь Союз писателей СССР). От входа в кафе послышался требовательный, презрительный, хамский голос Сергея Михалкова. В те, брежневские, времена он еще не смел называться боярином МихАлковым. Напротив, был ярым коммунистом, изыскивал в среде писателей скрытых антисоветчиков и аморальных типов, покровительствовал лизоблюдам.
Кто-то приобнял меня за плечи и, пока я поворачивалась, влепил мне в щеку поцелуй. Певец Иосиф Кобзон, веселый и, к счастью, выздоровевший после выступлений в Южной Африке.
- Спасибо за статью!
- Да что там! Так сократили. Хоть фотографию оставили.
- Ты знаешь, как я тебе благодарен!
Мою заметку о нем в газете «Советская культура» удалось напечатать в период необъяснимых всплесков вкусовщины советского Политбюро. Брежнев, например, не желал слышать про Аллу Пугачеву, Розенбаума и некоторых других исполнителей. Каким-то боком это отражалось и на Кобзоне. В государственных концертах Иосиф по-прежнему был задействован, но на официальные заграничные турне его не выпускали, и пресса о нем молчала. А ведь наш неугомонный певец рвался не просто развлекать публику, его вела высокая идея поддержания духа людей в трудных жизненных обстоятельствах. Кобзон ездил с концертами всюду, где было много молодежи: на Братскую ГЭС, на целину, на север. в Афганистан. Так и в воюющую Анголу он прилетел полгода назад, сколотив боевой коллектив певцов и танцоров во главе с ведущим-конферансье Борисом Бруновым, и дал несколько обширных концертов для наших специалистов в разных городах. Причем жили артисты в полуразрушенных гостиницах, и комары их жрали беспощадно.
Я никогда не была близка к эстраде, эта заметка так и осталась единственной в своем роде. Тем более не интересовалась эстрадными интригами и тем, на кого столичная интеллигенция надувает губы. Зато я в течение знойной африканской недели наблюдала в деле известного певца – как оказалось, мужественного человека, работягу, организатора, лидера. Секундное воспоминание об Анголе мелькнуло в наших глазах, пока, улыбаясь, мы расходились в разные стороны.
Соображая, куда бы нам приткнуться, и оглядываясь в поисках тех, с кем должна была здесь встретиться, я услышала громкий хохот в левом углу зала. Естественно, добродушное веселье исходило от компании во главе со стареньким, худеньким, всеми обожаемым поэтом и острословом Михаилом Светловым. За его столиком сидели кинорежиссеры – Элем Климов, Андрей Тарковский и Сандрик Светлов, сын поэта. Элем углядел меня, сделал круглые глаза и показал кистью руки, чтобы позвонила. Остальные оглянулись, тоже очень удивились и покивали. В Москве меня не видели уже лет десять. Мы с мужем, корреспондентом газеты «Правда», работали в длительных командировках то в западных, то в южных странах Африки. Я нетерпеливо махнула на Элема рукой, он развернулся к ребятам и тут же начал сплетничать. Взглянув еще раз на изношенное, в глубоких морщинах лицо Светлова, мельком подумала, что он ведь тоже из той когорты людей, опаленных гражданской войной, как и Кардозу, которого я ждала.
С Элемом-то мы учились вместе во ВГИКе на режиссерском факультете у Ефима Дзигана, автора всемирно известной тогда киноленты «Мы из Кронштадта». И очень близко дружили больше четверти века. Еще до Ларисы Шепитько, и после ее гибели. Меня прекрасно знали папа Элема, мама, бабушка и брат Гера. Все они были в курсе нашей африканской эпопеи. Я просто не успела еще позвонить после прилета в отпуск
В броуновском движении посетителей кафе и я двигалась то в одну, то в другую сторону. Люди здесь не задерживались надолго. Приходили наскоро глотнуть кофе, встретиться с кем-то, услышать новости, обсудить промах какого-нибудь писателя, скандальную статью злого критика. К сожалению, именно здесь между пишущей братией часто вспыхивали ревнивые скандалы, затевались новые интриги, которые сотрясали потом московскую общественность. .
Время идет, я уже сильно нервничаю, чувствую себя глупо. Михаил Курганцев, поэт и переводчик афро-азиатской поэзии, был другом моего мужа со студенческих лет. Потом они какое-то время весело и счастливо вместе работали в журнале «Азия и Африка сегодня». Миша с Людочкой были свидетелями на нашей свадьбе. А мы – свидетелями на их свадьбе. Знаток языков, философ, глубоко образованный человек, с которым на любую тему можно было говорить часами, Мишаня мне был чудесный внимательный друг. А кому-то - решительный, серьезный наставник. И недаром, - ведь он создал уникальную интернациональную школу переводчиков.
Когда утром он спросил по телефону, знакома ли я с поэтом Антонио Кардозу, я, ничего не подозревая, спокойно ответила, что да, конечно знаю его.
- Можешь мне помочь?
- С удовольствием! Чем?
- Кардозу сегодня прилетел в Москву со своими новыми стихами, и вечером у нас договорена встреча в кафе Дома литераторов, а у меня, как на грех, возникло неотложное дело. Из-за которого я могу опоздать как минимум на полчаса. Так надо встретить Антонио там и занять его разговором.
Тут я в мгновение ока - как ударюсь в панику, как заору, что это нечестно, что не с моим слабым португальским языком можно говорить с поэтом! Да, я знакома, пару раз встречалась с ним в Союзе писателей Анголы, на съезде профсоюзов, на разных мероприятиях, на приемах в нашем посольстве. Но я не могу сказать, что мы приятельствуем! Он знаменитый поэт, известный общественный деятель. Он сражался за революцию, он тринадцать лет сидел в португальской тюрьме!!
- Да остановись, Карина, что с тобой? Почему ты так волнуешься – как будто я не видел, как ты разговаривала с ангольцами!
- Что со мной?..
- Ну, ладно, я попрошу кого-нибудь другого.
- Нет. Нет. Я встречу Кардозу.
Действительно, что это со мной… Я изменилась. Это Африка виновата. Я слишком долго там жила. Видела разные страны, разный уклад жизни, разнообразные проявления веры, наблюдала удивительную картину развития в Африке разных идеологий. Полюбила эту землю и этих людей. Не со стороны, а почти уже изнутри стала понимать их проблемы, радости и боли. Натерпелась вместе с ними многого. В Нигерии это была война в БИАФРе. В Дагомее – государственный переворот. В Анголе – затяжная гражданская война. Два раза в меня стреляли. На мужа было несколько покушений. Причем наша командировочная жизнь протекала на землях многих бывших колониальных стран, где у темнокожих людей, ежедневно окружающих меня, существовала генетическая память о том, что пятьсот (пятьсот!) лет их предки были рабами белых людей, а они сами ко времени нашей встречи освободились от ига только десять-пятнадцать лет назад! Кстати, рабство в самой Африке существует до сих пор, я видела рабов.
Мы, русские, освободились от крепостного права давно - больше ста пятидесяти лет назад. И от татаро-монгольского унижения - больше пятисот лет. Но все еще «давим из себя раба». Так что к Черному континенту не может быть никаких претензий.
Мне еще повезло, что я – женщина без страхов и комплексов, высокая, крупная, в летах, что в совокупности ценится и уважается в Африке повсеместно. Поэтому я могла спокойно войти в любую хижину, в глубину рынка, в церковное сооружение, в швейную мастерскую, в рыбацкий кооператив. Так же, как в министерство информации, институт геодезии и картографии, на территорию военного аэродрома, госпиталя, во дворец губернатора и в поместье миллионера. Друзей имела из всех слоев общества.
А уж к ангольским писателям, поэтам, художникам у меня возникло такое уважение, какого в России я не знала. Небольшая группа интеллектуалов, мечтавших о создании ангольской нации, готовивших в подполье пришествие свободы, сумела не только организовать на севере Анголы широкое партизанское движение, но и заранее - при помощи сложных переговоров с главами, вождями и героями отдельных независимых племен на юге и востоке страны – заручиться поддержкой туземцев на случай восстания, чтобы все ангольцы способствовали делу достижения независимости.
При всех невероятных страданиях жители этой страны удивительно талантливы. Почти у всех абсолютный слух – это мне европейские специалисты говорили. Стихи и песни пишет каждый второй. Понятия поэт-художник и художник-поэт там совершенно естественны. И вот, когда в Португалии недовольство фашистским режимом диктатора Салазара достигло высшей точки, именно чернокожие и мулаты из Анголы, которые учились в университетах метрополии, превратили свое искусство в элемент борьбы. Их стихи стали солдатами свободы. Стихи разлетались по Португалии и по колониям. Мощное движение сопротивления росло. Мужественных и бесстрашных поэтов хватали, пытали, морили голодом, сажали в самые страшные тюрьмы и ссылали на пустынные острова. Но их стихи, зовущие к борьбе, вылетали на свободу. И в Португалии, и в Анголе знали строки Агостиньо Нето:
Здесь, за тюремной решеткой, / кипит в моем сердце ярость. / Истории ветер сбирает / все тучи небес воедино. / Ничто и никто не удержит / готовящуюся бурю.
Даже любовь воспринималась как свободное чувство. Стихи Нето «Букет роз», написанные поэтом для любимой в тюрьме португальской охранки ПИДе города Порто в 1955 году, стали партизанской песней. Семь лет он провел в одиночной камере в кандалах. Но его дух не был сломлен. Побег Агостиньо Нето из тюрьмы, известие о том, что он вместе с друзьями сражается в джунглях Анголы, придали движению новые силы. Патриоты Анголы, Мозамбика, Гвинеи-Бисау, Островов Зеленого Мыса много лет сражались за свободу своих стран. И вместе с народом Португалии восставшие рабы приближали свержение фашизма, приближали Революцию Гвоздик и освобождение колоний. Дипломированный врач, поэт, партизан, лидер движения за свободу колоний, Агостиньо Нето стал первым президентом Народной республики Ангола.
А тот человек, которого я сейчас ждала, - известнейший поэт, прозаик, общественный деятель, один из испытанных сподвижников Агостиньо Нето, - Антонио Кардозу, не сломленный многолетними допросами, пытками и унижениями, был избран генеральным секретарем Союза писателей освобожденной Анголы. Он автор книг «21 стихотворение из тюрьмы», «Мамочкин дом», «Поэтический памфлет», «Урок вещей», «Виллы и трущобы» и других. Большая часть его произведений, и стихи, и проза, написаны в тюремных камерах и в бараках концентрационного лагеря Таррафал на Зеленом Мысе.
Вообще, если составить антологию поэзии Анголы 50 и 60 годов, она сплошь состояла бы из стихов, созданных в тюремных камерах. Антонио Жасинту - получил двенадцать лет заключения за свои страстные антиколониалистские стихи. Луандино Виейра – то же самое. Сам Антонио Кардозу - то же самое. Айрес до Алмейда Сантос – пять лет. И писатели. Они тоже сидели в тюрьмах или принимали участие в вооруженной борьбе. Антонио Жасинто, Пепетела, Дарио де Мело, Октавиано Коррейя и другие.
И вот я вижу, как Кардозу скромно пробирается сквозь толпу мне навстречу! Маленького роста, худощавый, светлокожий, пожилой, с густой седеющей бородой. Я так рада его видеть! Поднимаю обеими руками на уровень груди литературный журнал «Лавра и Офисина» и заявляю: «Это мой пропуск к главному редактору». Кардозу изумленно смотрит на свой журнал, узнает меня, еще больше удивляется, и пока он собирается с ответом, я выпаливаю: «Мы с мужем покупаем все номера и привозим в Москву, когда летим в отпуск». Антонио обретает дар речи и, улыбаясь, здоровается, благодарит меня, у нас сразу возникает обоюдная симпатия. Объясняю, что это Курганцев прислал меня, потому что сам несколько задерживается. Тащу литератора к освободившемуся столику, усаживаю, кладу журнал - это будет мое место, подтаскиваю еще один стул – для Мишани, спрашиваю гостя: «Кофе?». Без церемоний расталкиваю людей у стойки, громогласно объясняя, что у нас гость из Африки. Хватаю какие-то бутерброды, пирожки, кофе. И, наконец, мы с Кардозу можем спокойно поговорить.
Спрашиваю, как он долетел, нет ли сейчас каких-нибудь проблем. Все в порядке. Я рассыпаюсь в извинениях за то, что плохо говорю на языке великого португальского поэта Камоэнса. За это Кардозу великодушно прощает меня. И мы болтаем про Луанду, про молодых писателей, про его каждодневную работу в литературной организации. Проблем всегда хватает. Чего стоит регулярный выпуск журнала «Лавра и Офисина»! Много издательских хлопот.
Ух, наконец-то я вижу Курганцева! Он смеется, спрашивает, как мы поладили, извиняется за опоздание. Кардозу восклицает нечто о прекрасной синьоре. Встает, прощаясь, мы пожимаем руки. И я отваливаю в сторону.
Очень любила бывать у ангольских писателей в Луанде. Прошли годы их клокочущей юности, их арестов, их ран в лесу. Они не любили вспоминать, но мы-то знали. Членами Союза было всего тридцать два литератора. Но вместе они просидели в политических тюрьмах двести лет. После провозглашения в Анголе независимости эти талантливые люди не могли почивать на лаврах, они не успокоились. Впереди было столько работы!
Литература по-прежнему создается на португальском языке. Но теперь он иной – ангольский. Это средство общения разных народностей и племен Анголы, сплотившихся в единую нацию. Кроме того, силами ИНАЛДА - Союза писателей созданы алфавиты для языков амбунду, овимбунду, баконго, лунда-чокве и других этнических групп страны. Следующим этапом было развитие письменности на этих языках, запись народного фольклора, создание первых литературных произведений
Бывая по делам в ИНАЛДЕ, я заглядывала в знакомые кабинеты. Так однажды, поздравляя Антонио Кардозу с выходом в свет сборника его стихов, я набралась смелости и попросила его почитать мне что-нибудь из ранней лирики, времен той, боевой юности. Улыбаясь, Антонио прочитал знаменитые «Стихи о любви»: …Когда-нибудь я снова встречу солнце, / В котором мне отказано сегодня, / Любовь моя, / И мы с тобой пойдем / Оплакивать безвестные могилы, / Безвестные могилы наших братьев, / Которые ушли из этой жизни, / Без почестей, без пышных похорон / И без надежды встретить солнце. / И мы с тобой пойдем, любовь моя, /И скажем, что вернулись, что свободны / И все вокруг, что мы зовем любовью, / Окрашено в кровавый цвет зари.

Вот почему я с таким пиететом отношусь к ангольской интеллигенции. Пятьсот лет рабства, тридцать пять лет гражданской войны, - и все-таки народ добился свободы, а память о жертвах, гордость стойкостью и мужеством мужчин, женщин, детей их многострадальной родины – это сохранят в памяти и об этом напишут поэты и писатели Анголы.

С другой стороны, мне неожиданно привелось узнать о вкладе в ангольскую революцию русской культуры. Это свидетельство Марии Эужении Нето. Известной писательницы, жены и соратницы Агостиньо Нето, первого президента Народной Республики Ангола. Опять же - в ее кабинете, где я бывала не однажды. Белая португалка из хорошей семьи, умница и красавица. Начала печататься на страницах португальской прессы, в основном о положении женщины в современном обществе. Позднее посещала школу живописи и рисунка и пела в хоре при Национальной консерватории Португалии. Казалось бы, что ей черная колония! В 1958 году она вышла замуж за Агостиньо Нето. В годы борьбы за независимость писала стихи для радио и статьи для ангольской и зарубежной прессы, возглавляла издание на французском языке бюллетеня Организации ангольских женщин. В одном из интервью говорила: «Я очень рано полюбила справедливость, истину. И всегда соотносила прекрасное с честностью, солидарностью, достоинством. Но многие вещи вокруг не соответствовали этим моим понятиям, и потому я ощутила потребность писать…» Она автор нескольких книг, известных в португалоговорящих странах, Бразилии, Мозамбике и других. Много пишет для детей Анголы.
Конечно, еще в студенческие годы Эужению и ее друзей привлекали передовые идеи и протестные акции. И, оказывается, они слышали по европейским каналам о великом романе «Мать» русского писателя Максима Горького. Кто бы мог подумать! «Это было страшно опасно. За чтение такой литературы можно было сразу загреметь в тюрьму. Достать этот роман можно было только на французском языке. Потрепанную старую книжечку давали из рук в руки только на ночь. Кто не знал французского, умоляли поприсутствовать, надеясь на перевод. Честно говоря, мы все вышли из романа «Мать»! – пылко восклицала раскрасневшаяся от воспоминаний Эужения. – Горький указал нам путь борьбы за свои идеалы. Мы стольким обязаны России!»