Вспомнить все! Тема октября 2009: "Москва-400" Данияль Гуков

Отсутствие чего больше всего нас беспокоило в Анголе? Комфорта, развлечений, продуктов питания? Или  постоянные вылазки и обстрелы  унитовцев? Нет. Я думаю, что все скажут – долгое отсутствие весточки от близких людей.

Первые письма я успел получить еще в Менонге, когда, ожидая попутный самолет на Куито-Куанавале, находился там около двух месяцев. Почту в Менонге привозили каждый день: самолетов из Луанды было много. Когда прилетал очередной борт, советник НачПО округа на уазике мчался в аэропорт и всегда что-то привозил. Всю почту он обычно раскладывал на столе. 

В Куито-Куанавале почту, продукты и фильмы получали не чаще одного раза в месяц. Привозили их, как правило, с колонной, которая отправлялась в Менонге один раз в месяц – за продуктами, ГСМ, боеприпасами – словом, за всем тем, что было необходимо для жизни и деятельности бригады. Возвращаясь, колонны почти всегда нарывались на засады, мины и прочие неприятности, которым сопутствовала потеря нескольких автомобилей, но не было ни оного случая, когда сгорела бы машина с почтой.

Иногда к нам посылали самолеты и вертолеты – чаще всего для эвакуации раненых и больных. Но они не всегда прилетали из Менонге. Бывало, их заворачивали к нам по пути в Менонге или с других направлений. Авиация всегда прилетала неожиданно – об этом  никогда не предупреждали. Стоит лишь раздаться гулу самолета, на аэродром сразу сбегается все население Куито. Самолет закладывает круги над аэродромом, и кажется, что целая вечность проходит, пока он приземлится. А ты уже прикидываешь, от кого сегодня должны прийти письма. Стоит самолету сесть и остановиться, ты сразу к пилотам: «Ребята, почта  есть?» Иногда они разводят руками: мол, совсем неожиданно завернули к вам. И такой у них виноватый вид, что не смогли нам письма прихватить. Порой мы сами их успокаивали: «Ничего, мужики,  в следующий раз привезете».

Прилет самолета для нас – это еще и пара бочек керосина для нашей кухни. Летчики никогда нам не отказывали в этом. Словно это была компенсация за недоставку почты. Готовить пищу на дровах можно, но пилить и колоть дрова из красного дерева – тяжкий труд.

Отвлекусь от темы и опишу, как заготавливали дрова для кухни и бани. Был у нас Урал-375 для  хозяйственных нужд и прицеп. Заготавливать дрова мы выезжали за пределы переднего края нашей обороны – с охраной на Урале с прицепом и в сопровождении БРДМа. Я любил это мероприятие – для этого случая у меня была коробка, полная лентой, заряженной бронебойными патронами. С КПВТ я был на «Ты», и пристрелен пулемет у меня был хорошо: я выбирал нужные ветки и одиночными выстрелами отбивал эти ветки от основного ствола, а бойцы складывали их в машину. Конечно, не полную машину так собирали. Таким образом мы расчищали местность перед передним краем нашей обороны. Кто-то скажет, что КПВТ одиночными не стреляет – в умелых руках стреляет.

Все письма, которые я писал из Анголы, моя жена сохранила, и недавно, уже в который раз, я их перечитывал.

О чем же написано во всех письмах: «Жив, здоров. Иногда болеем малярией, но  переносим эту заразу легко, как легкую простуду в Союзе. Выращиваем помидоры, огурцы, разную зелень, разводим поросят, кур, вечерами смотрим фильмы, ходим в баню с эвкалиптовыми вениками...

«Кругом все вечнозеленое. На новый год купаемся в речке, что очень трудно себе представить в условиях Семипалатинска. Отмечаем все советские и ангольские праздники в компании с ангольцами».

За два года я ни разу не написал, как на самом деле обстояли наши дела. Жена тоже никогда не напрягала меня своими письмами – старалась сама решать все проблемы. А когда она переехала с детьми к родителям, мне стало еще спокойнее.

До отпуска моя жена всегда интересовалась, раз у нас такие идеальные условия проживания, почему мы без жен, и когда она сможет приехать ко мне. При этом, шутя, она каждый раз замечала, что мы тут все, наверное, переженились и поэтому не хотим жен приглашать. В ответ на такие замечания я ей напоминал про случай с женой Вячеслава Дербасова, которая  обгорела в Менонге и умерла. А ведь мы с ними служили вместе в Семипалатинске и дружили. Да еще добавлял про малярию и жару: «Будешь вечно потная, а я потных женщин не люблю». На самом деле, перечитывая свои же письма, я понимаю, как мне снова хочется в этот «райский уголок».

Особенно меня радовали письма с фотографиями – тогда фото шли по кругу, и все мои сослуживцы находили, что сказать, прокомментировать. Будто всех моих домочадцев они знали с рождения. Каждое новое письмо я по нескольку дней обычно носил с собой, и даже когда уже знал его содержание, как выученное наизусть стихотворение, все равно перечитывал в любую свободную минуту.

Увы, были и грустные письма. Таким оказалось письмо от матери, где она писала о смерти и похоронах моей любимой бабушки, которая меня воспитывала с рождения, по рецепту которой я пек такой шикарный хлеб…

Однажды письма не приходили к нам очень долго. Потом нам объяснили, что в Москве перепутали адреса, и наши письма, вроде, в Эфиопию отправили.  

Я не знаю, у всех так, или мне необходимо обратиться к  психиатру, но, когда я сижу над очередной частью воспоминаний и перечитываю свой дневник или письма, такая грусть берет, что иногда замечаю, что мои глаза становятся влажными – может, действительно когда-нибудь все это будет интересно моим внукам.