Юрий Ласьков
Очень хорошо помню свой первый день в Луанде, куда мы летели так весело – группа была большая, и мы все сдружились еще в «десятке». Время в полете провели успешно: у нас с собой было, затарились на славу в аэропорту, в беспошлинном магазине после прохождения границы отечества.
Приземлились. Мы все в костюмах, почти одинаковых расцветок, в галстуках – очень жарко, мучает жажда.
Привезли нас в военную миссию, посадили в клубе миссии слушать очередные лекции. Видимо, не доучили – опять пересказ того же, что говорили в «десятке». Пить хочется, во рту пересохло.
Я спросил, где можно попить воды – мне посоветовали сходить в столовую миссии. Захожу туда, вижу ангольца в белоснежном одеянии – официанта. Начинаю знаками показывать, что мне надо. Показываю, то на свой рот, то на стаканы. И он меня понял, в ответ я услышал волшебное слово «агуа». Меня напоили такой вкусной холодной водой! «Агуа» – первое слово, которое я выучил на ангольской земле.
Ну, а впервые осознание того, как важно преодолеть языковой барьер, пришло ко мне еще на Старой площади, в ЦК КПСС, куда нас привели для сдачи партийных документов и последнего напутственного слова. Делал его один из партийных функционеров низшего ранга, по всей вероятности, инструктор. На протяжении всего своего выступления он твердил, что мы должны проникнуться доверием, которое нам оказывают, посылая выполнять интернациональный долг. Вдруг, прервав свой монолог, он поднял одного из нас и поинтересовался, как тот знает португальский язык. Парень был только что из войск – какое тут знание языка? Тогда оратор сменил тему и принялся в течение получаса объяснять нам, какие, мы все бездари, совсем не оправдываем оказанного нам высокого доверия партии и правительства.
Языкового барьера при работе со своими подсоветными я практически не ощущал по одной простой причине: все офицеры военно-морского флота Анголы учились в Советском Союзе и неплохо говорили по-русски – здесь мне явно повезло.
С рядовым составом было сложнее, но все равно языковой барьер постепенно преодолевался. Сначала мы общались, где знаками и жестами, где отдельными словами, но взаимопонимание всегда находили. Легче стало, когда мой словарный запас увеличился благодаря помощи подсоветных офицеров-ангольцев. Особенно, это касалось специальных радиотехнических терминов. Ну, а простую бытовую лексику я старался осваивать сам, пытаясь составлять из выучиваемых слов предложения.
Особо хочется отметить, что руководством группы советников и специалистов ВМФ Анголы были организованы еженедельные занятия по изучению португальского языка. Я с большой теплотой вспоминаю всех наших переводчиков группы ВМФ, в том числе и Игоря Сечина, которые с нами эти занятия и проводили, вдалбливая в наши головы грамматику португальского языка, что оказывало нам огромную помощь в его изучении. Самостоятельно мы пополняли свой словарный запас, просто запоминая значение отдельных слов. Так наше обучение и проходило.
Возникали трудности с разработкой на португальском языке всевозможных рабочих инструкций для флотских специалистов радиотехнической службы. Я писал их сам на русском языке, а затем отдавал для перевода подсоветным ангольским офицерам. После перевода их на португальский язык, они возвращались ко мне. Ну, а для проверки правильности перевода и правки я их отдавал переводчикам группы ВМФ, которые вносили необходимые коррективы. По такому алгоритму и работали.
К концу командировки я уже немного мог разговаривать со своими подсоветными, но писать что-либо на португальском я так и не научился.
Прошло уже больше двадцати лет. Практически все, что я знал из португальского языка в Анголе, из-за отсутствия языковой практики просто забылось и не вспоминается. Но на последней нашей встрече ветеранов, при выступлении временного поверенного в делах Анголы, я вдруг осознал, что, с трудом различая значения отдельных слов, я в целом понимаю, о чем он говорит…
.jpg)
.jpg)